Новая книга Макса Фрая
23 декабря в издательстве «Амфора» выходит новый роман Макса Фрая под названием «Ключ из желтого металла».
Издательство обещает, что под непривычной для книг Фрая синей обложкой скрывается абсолютно новый роман, который не входит ни в один из циклов его предыдущих книг. Это не «Лабиринты Ехо» и это не «Хроники Ехо».
Судя по описанию, новая книга ближе по своему содержанию к его роману «Энциклопедия мифов». Хотя, зная выходки Макса Фрая, не стоит полностью верить приведенному издательством краткому сюжету книги.
Спойлер: главный герой Филипп, тратит своё время, сидя на пустующей даче приятеля, сжигая только что написанные книги в попытках найти новый смысл для собственной жизни. Неожиданный звонок отца вызывает его в Вильнюс. В своём старом доме, в подвале, старый коллекционер ключей и его сын находят странную дверь – антикварный предмет 15-го века с затейливым замком и резным изображением Гекаты. Что она скрывает и откуда взялась – загадка, за которую принимается Филипп. Разыскивая ключ, открывающий старинный замок и тайну, он погружается в мир антикваров и галерейщиков, художников и сновидцев. Спираль сюжета закручивается на средневековых улочках мистической Праги, старого Кракова, Вильнюса, современной Москвы и даже на территории снов героя, пробраться сквозь которую ему помогают художница Мирра и загадочный персонаж Макс, в котором давние поклонники творчества автора легко узнают своего любимого героя.
Отрывок из романа «Ключ из желтого металла»
Когда я проснулся, автобус стоял. За окном было темно, вдалеке виднелись будки и шлагбаумы, освещенные тусклым синевато-белым сиянием фонарей. Граница, понял я. Паспортный контроль, слава богу, отменили еще зимой, присоединив, наконец, к Шенгену новые территории, однако верные традициям водители все равно здесь останавливаются. Но какого черта так темно? Мы же, вроде, засветло должны польскую границу проезжать, неужели так опаздываем? Или наоборот, идем с опережением графика, и это уже чешская граница? Нет, быть такого не может, если бы я всю ночь в одной позе проспал, сейчас бы голову повернуть не мог. Но шея в порядке, значит дрых всего пару часов, следовательно, и граница — польская, и стемнело совсем недавно, а что отстаем от расписания, не моя печаль, я до понедельника абсолютно свободен. Так что долой заботы, перекур.
Не то чтобы мне так уж хотелось курить — спросонок-то. Но когда едешь автобусом, приходится использовать любую возможность, здесь, если припечет, в тамбур не выскочишь, а когда будет следующая остановка, решать водителю, чья воля непостижима, а действия почти непредсказуемы. Единственное преимущество перед самолетом — здесь всегда есть надежда, а там заранее ясно, что ничего не светит, поэтому даже какие-то несчастные три часа без сигареты превращаются в пытку.
Никто из пассажиров выходить из автобуса не стал. Это было довольно странно, потому что обычно даже некурящие на всех остановках выскакивают на улицу — ноги размять, свежего воздуха глотнуть. А тут никто не двинулся с места. Спят, что ли, все? Во дают люди, я-то думал, только меня после бессонной ночи в такую рань сморило.
Я достал из рюкзака термос, сделал несколько глотков еще горячего Ренатиного чая, нащупал в кармане портсигар и направился к выходу.
По земле стелился туман, совсем тонким слоем, как поземка, в окно я его не углядел, и теперь от неожиданности отшатнулся, на миг утратил представление о реальности, испугался, что увязну сейчас в этой ненадежной каше, но инерция оказалась сильнее, так что я все-таки сделал шаг вперед и с облегчением перевел дух. Под ногами был твердый, надежный асфальт, усеянный окурками и тугими комками смятой оберточной фольги, ветер гонял драную рекламную листовку магазина «Тяжелый свет Куртейна», все в порядке, подумаешь — туман. Чего только спросонок не померещится.
Я закурил, огляделся по сторонам. Любой пункт пограничного контроля — то еще поле чудес. Дурной, вымороченный лабиринт, искуственно созданное на пустом месте препятствие. Я терпеть не могу государственные границы, а их охранники ужасно меня раздражают — понятно, что они не сами все это затеяли, просто работа такая, но какого черта напускать на себя суровый и загадочный вид, пытаясь превратить обычную бюрократическую суету вокруг разноцветных бумажек в леденящую душу мистерию. Но теперь я вынужден был признать, что без пограничников это пространство выглядит совсем хреново. Опустевшее, заброшенное, утратившее практический смысл, оно вдруг исполнилось подлинной жути, нагнать которую никогда не удавалось людям в форме. Честно говоря, сейчас я бы им только обрадовался.
Я сердито передернул плечами, досадуя на сбственную впечатлительность, и, чтобы как-то отвлечься, пошел вдоль автобуса, заглядывая в темные окна. Немногочисленные пассажиры, похоже, действительно спали беспробудным сном, «потеряли сознание, лишенные телевизора», — язвительно подумал я. На переднем сидении дремала бортпроводница. В тусклом синеватом свете далеких фонарей ее очаровательный курносый профиль выглядел, прямо скажем, жутковато, поэтому я поспешно отвернулся и пошел дальше. Обогнул автобус, подошел к водительской двери, чтобы спросить, когда поедем дальше. На самом деле, я просто хотел увидеть хотя бы одного бодрствующего человека — для разнообразия. Это сонное царство, чего греха таить, действовало мне на нервы.
Но водительская дверь, к моему удивлению, была закрыта, а сам водитель, насколько я мог разглядеть, тоже сладко спал, откинувшись на спинку кресла. Его напарник дрых на соседнем сидении.
— Черт знает что, — растерянно сказал я вслух. Звучание собственного голоса, как ни странно, подействовало на меня умиротворяюще, поэтому я с удовольствием повторил: — Черт знает что! — и полез в карман за телефоном.
Сейчас, — думал я, — позвоню Карлу. Скажу: «Прикинь, стоим на границе, и все спят, включая водителя, думаю — то ли будить их, то ли ловить попутку?» И он что-нибудь скажет, например: «Выдумай что-нибудь более занимательное», а я…
«Набранный вами номер не существует», — равнодушно сообщил литовский робот женского пола, и я почувствовал, как на мой затылок ласково ложится ледяная рука паники.
Еще немного, и заору, — подумал я, и внутренний голос с энтузиазмом подхватил: а давай! По крайней мере, хоть кто-нибудь проснется! Но я, конечно, не заорал, просто набрал другой номер, не мобильный, а домашний. Телефон выдал один гудок, короткий и неуверенный, после чего включился уже знакомый робот. «Набранный вами номер не существует, набранный вами номер не существует, набранный вами номер не существует…»
— Да заткнись ты, падла механическая! — громко сказал я, пряча телефон в карман. Но тут же снова его достал, набрал номер Ренаты и дал отбой при первых же звуках металлического голоса.
— Что же это такое? — Спросил я вслух. — Что происходит? Как такое может быть?
Трясущимися руками выудил из кармана порсигар, извлек очередную сигарету, кое-как прикурил, снова схватился за телефон и принялся названивать — еще раз домой, Карлу, Ренате, а потом тупо пошел по записной книжке, набирал все номера подряд, ждал если не ответа, то хотя бы нормальных человеческих гудков, но слышал все то же: «Набранный вами номер не существует», — причем в голосе робота постепенно стали появляться издевательские нотки.
Скурив сигарету до самого фильтра, я выбросил окурок и невольно проводил его взглядом, то есть, посмотрел вниз. И обнаружил, что туман, только что стелившийся по земле, уже окутал мои колени. Это открытие, само по себе незначительное и легко укладывающееся в мои представления о законах природы, стало последней каплей. Я заорал в голос и метнулся обратно, к открытой пассажирской двери. Ворвался в салон и, не раздумывая, бросился к водителю. Разбужу его, и пусть делает что хочет, лишь бы ехал отсюда скорее, давно уже пора ехать, черт знает сколько тут стоим, а он спит, скотина такая, с бодуна, что ли, в рейс вышел?..
— Почему мы никуда не едем? — громко спросил я.
Поскольку ответа не последовало, потряс водителя за плечо. Его рубашка была влажной, но пахла не потом, а почему-то речной водой. Мое прикосновение не произвело никакого эффекта — водитель не пошевелился, не выругался, даже не вздохнул. Да какое там, он, кажется, вовсе не дышал. Я метнулся к его напарнику — тот же результат. Влажная одежда, холодная кожа, острый запах сырости и никаких признаков жизни. В глазах у меня потемнело, давешняя ледяная ладонь по-хозяйски расположилась на затылке, но удивиться я так и не удивился, как будто заранее знал, чем все закончится.
— Мертвый, — сказал я вслух. — Он, блядь, сдох, падла такая, вместо того, чтобы ехать. И второй сдох, и эти все тоже. Полный автобус трупов, и только я один живой как поц. Господи боже, что делать?
— Ехать, — ответил я себе. — Ты же хотел уехать отсюда. Ты-то живой, какие проблемы, давай, вперед.
Стиснув зубы, чтобы не взвыть от омерзения, я принялся спихивать неподвижного водителя с сидения. Мужик, как назло, попался здоровенный и в кресле своем утвердился прочно, но в конце концов я как-то переместил его на пол и сел за руль. Мотор все еще работал, и автобус послушно тронулся с места, как только я снял его с тормоза. Сперва я ехал очень медленно — до сих пор мне никогда не доводилось управлять пассажирским транспортом, так что осваиваться пришлось считай с нуля. Но постепенно разобрался и чуть-чуть увеличил скорость, потом еще немного, и еще. Думал: доеду сейчас до ближайшей бензоколонки, позвоню в полицию, все как-нибудь прояснится и уладится, ты, главное, не теряй голову, дружище, очень тебя прошу.
— Мужик, ты кто? — заплетающимся языком спросил мертвый водитель. — Ты откуда взялся? Куда едешь? Какого беса?..
Я оказался таким молодцом, что сперва медленно и аккуратно съехал на обочину, остановил автобус, и только потом разрешил себе испугаться, но острое желание разбить лобовое стекло и с воплями выскочить в ночь к тому моменту уже прошло, поэтому лицо я сохранил.
— Ну, слава богу, хоть ты живой, — сказал я и полез в карман за сигаретами. Руки при этом тряслись так, что я чуть карман не оторвал. Страх в глазах водителя сменился любопытством.
— Эй, ты чего? А кто не живой? Что случилось-то? И кто ты такой? — спросил он, теперь уже вполне внятно.
— Ты извини, — сказал я, — но я тут у тебя покурю. Это раз. Я — пассажир, это два. Сел в Вильнюсе, билет могу показать. Что случилось, не знаю — это три. Я проснулся, когда мы стояли на границе. Дверь была открыта, я вышел проветриться. Все спали, включая вас с напарником, но это ладно бы. Телефон не работал, я никому из своих дозвониться не смог, но это тоже ладно, со связью всякое бывает. А потом я сунулся к тебе, чтобы спросить, почему так долго стоим. И мне показалось, что ты холодный и не дышишь. И этот, — я кивнул на все еще неподвижного напарника, — тоже. И вообще все. Я вас тряс и громко орал на весь автобус, но никто даже не шелохнулся. Я чуть не обосрался. Но решил, что надо доехать до бензоколонки — ну, до любого места, где есть люди. Вызвать полицию, скорую, пожарных…
— Пожарных-то зачем? — серьезно спросил водитель.
— Чтобы водички дали попить, — огрызулся я. — Ну сам подумай, откуда я знаю, кого надо вызывать в таких случаях?
— Яша, это кто тут? — сонно пробормотал второй водитель. — Чего стоим?
Яша, значит. Спасибо, хоть не Лазарь.
— Мальчики, что-то случилось? — шепотом спросила бортпроводница. Я и не заметил, как она подошла.
— Херня какая-то на границе случилась, сам ничего не понимаю, — тоже шепотом ответил мой оживший покойник. — Этот, — он кивнул на меня, — говорит, все отрубились, а он нет. Разбудить никого не смог. И как-то нас оттуда увез. Ну и слава богу. Сейчас покурю и поедем дальше.
Бортпроводница прижала ладони к щекам, тихонько ахнула:
— Погоди, а когда граница-то была? Ничего не помню. Мы же ее еще засветло должны были проезжать, около восьми. Как я могла заснуть? А вы как?..
— Все, хватит, — бесцеремнно оборвал ее водитель Яша. — Ты не помнишь, я не помню, он не помнит, зато все живы-здоровы, считай, не было ничего. Иди, выпусти пассажиров покурить, а то они все сейчас сюда ломанутся выяснять, чего встали в чистом поле.
В салоне автобуса, меж тем, началась какая-то жизнь — кашель, голоса, шелест пакетов и скрип сидений. Обычно такие звуки меня раздражают, но сейчас показались сладостной музыкой. Симфония ре-мажор «Все опять нормально», исполняет любительский оркестр воскресших мертвецов. Слушал бы и слушал. А тут еще бортпроводница вступила с короткой, но содержательной арией на двух языках: «Стоянка десять минут, просьба не опаздывать, тен минетс стоп, плиз донт би лейт». Дружный топот ног по проходу был ей ответом.
— Не хочешь проветриться? — спросил меня водитель Яща. — У нас тут вообще-то нельзя курить. Сами мучаемся.
— Да, извини, — я поспешно выбросил сигарету в приоткрытую форточку. — Ни черта не соображаю. Сейчас пойду. Но… Что это вообще было?
— Ты меня спрашиваешь? Сам же говоришь, я спал, ни на что не реагировал. Откуда я знаю?
— Ну как. Вы же все время там ездите. Наверное, не в первый раз такое. Или в первый? Просто ты как-то слабо удивился. И, вроде, не испугался. И почему-то сразу мне поверил. Я бы на твоем месте решил, что мужик за рулем — террорист, отравил всех газом, угнал автобус…
— Ага, прямиком в Албанию, — ухмыльнулся он. — Стал бы террорист так радоваться, когда я очухался… Пошли, пошли, я сам покурить хочу.
Мы вышли на улицу и водитель Яша доверительным шепотом сказал:
— Границы, знаешь, такие заподлые места, всякое бывает. Я сам еще никогда так не попадал, но ребята рассказывали… Нет, стоп. Извини. Не хочу об этом болтать. Нам завтра назад ехать. А потом опять туда-обратно. Лучше не задумываться.
Он огляделся по сторонам, увидел впереди дорожный указатель, подошел поближе, покачал головой, вернулся и деловито спросил:
— Ты от границы, получается, долго ехал?
— Мне показалось, минут двадцать. Но на самом деле, наверное, еще меньше.
— Ну-ну. А проехал двести с лишним километров, — флегматично заметил водитель. — Так что идем почти по графику, еще до Варшавы нагоним.
— Это как такое может быть?
— А вот так. Есть — значит может. Все, закрыли тему. Сказал же, не хочу об этом думать… Светка! — позвал он.
Симпатичная бортпроводница бесшумно материализовалась у меня за спиной.
— У тебя там коньячок был. Дай человеку выпить. Ему надо.
Она кивнула, достала из сумочки початый шкалик, молча протянула мне.
— Забирай, — великодушно сказал водитель. — Ты все сделал как надо. Спасибо, что нас оттуда увез. А теперь выпей и постарайся поспать. И учти, если начнешь расспрашивать меня утром, я скажу, что ничего не было. И Светка подтвердит. И Римас. Нам всем тут еще ездить и ездить. Так что не начинай. А еще лучше — совсем забудь. И летай самолетами.
ЗЫ: Это все, что пока доступно
(по крайней мере я так думаю)
Космополитическая чухня
Живущий в вымышленном мире Макс Фрай уже десять лет один из самых успешных авторов России. Первую книгу о мире Ехо Светлана Мартынчик написала из стремления создать качественное развлекательное чтиво для себя и своего друга и соавтора Игоря Степина. Она одной из первых обратила внимание на литературу, появляющуюся в Сети, когда эта поляна, на которой сегодня пасется столько издателей, была неизведанной целиной. «Марта», как зовут ее друзья, начала собирать антологии современной прозы, найденной в интернете. Получилась серия «ФРАМ», в рамках которой она открыла несколько десятков новых имен: Лену Элтанг, Галу Рубинштейн, Аду Линкс. «Русский репортер» расспросил Марту о том, как стать писателем и какова цена славы
Две карьеры
Говорят, Макс Фрай — баловень судьбы. Скажите сразу, вам везет?
Нет. Я человек, который «везет» себя самостоятельно, вопреки обстоятельствам, чужим ожиданиям, а иногда и собственной природе. Хотя понимаю, что со стороны это, вероятно, выглядит иначе. Поэтому проще соврать: «Да, мне везет» — и многозначительно добавить: «Хотя везение мое, конечно, весьма своеобразное». Я так и поступаю, когда лень объяснять, как все обстоит на самом деле.
А как на самом деле? У вас две успешные карьеры — художника и писателя.
Я сейчас не по делу процитирую Шопенгауэра. Он говорил, что «жизнь и сновидения — страницы одной и той же книги». Так вот, две мои так называемые успешные карьеры — это тоже страницы одной и той же книги. Мы с Игорем Степиным всю жизнь занимались примерно одним и тем же, только в разных формах.
И как вы с Игорем пришли к миротворчеству и созданию собственных цивилизаций?
Совершенно случайно. Долгими вечерами в конце 1980−х годов мы с Игорем сидели дома в Одессе, пили чай и смутно ощущали себя великими современными художниками. При этом у нас далеко не всегда была возможность купить краски. Если холсты и фанерки мы просто воровали на улице и тащили домой, то на краски приходилось тратиться. Они были для нас приоритетом: сначала мы покупали краски, а затем уже еду. Но даже при таком раскладе красок все равно часто не было. И мы коротали дни и ночи, думая, чем бы себя занять в отсутствие рабочего материала. Однажды Игорь вспомнил, что в детстве он лепил из пластилина замки, рыцарей и разыгрывал внутри настоящие сражения. Один из замков сохранился у него дома. Он принес его показать вместе с детскими тетрадками, в которые записывал имена и биографии рыцарей. Мы начали ремонтировать замок и как-то незаметно втянулись: по ходу ремонта придумали землю Нао, пока строили второй замок, придумали планету Хомана, на которой находилась земля Нао. Так и пошло. Этот процесс создания нового мира оказался до того драйвовым и настолько нас поглотил, что так называемая реальная жизнь, можно сказать, закончилась.
То есть это была форма организации досуга?
Долгое время мы лепили мир Хомана исключительно для собственного удовольствия. Никому его не показывали и вовсе не думали называть пластилиновый мир объектом современного искусства. А когда нам предлагали устроить выставку, поначалу яростно сопротивлялись.
Почему же в итоге согласились?
От безысходности. Настал момент, когда нам настолько надоело сидеть в вымирающей на глазах Одессе без копейки денег и каких бы то ни было перспектив, что мы согласились сделать пластилиновую выставку в Москве. Это был компромисс. Хотя реально речь шла о спасении собственной жизни. Оставаться в Одессе не имело никакого смысла: в начале 90−х это уже был мертвый город. Все стоящие люди из него уезжали. И тут вдруг является из Москвы Марат Гельман с, прямо скажем, чрезвычайно интересным предложением. В первый раз мы отказались, а через год — согласились. Согласились сделать вид, будто действительно считаем свои пластилиновые творения современным искусством. И художественный мир с восторгом на них набросился: такого они еще не видели.
А историям про сэра Макса мы тоже обязаны случаю?
Смотрите, как было дело. Каждый вечер мы садились с Игорем пить чай и фантазировали о том, что бы нам еще хотелось иметь для собственного развлечения. Рассуждали как потребители: «Было бы хорошо, чтобы для нас сняли такой-то фильм», «Было бы классно перед сном читать такую-то книгу». У нас было не меньше сотни таких проектов и задумок. Как раз тогда по телевизору впервые показали «Твин Пикс» Дэвида Линча, и мы были удивлены тем, каким прекрасным может быть сериал. До этого ведь было только латиноамериканское «мыло», которое смотрели наши соседки по коммуналке, — абсолютный ужас. И до нас дошло: все хорошие вещи должны быть как «Твин Пикс» — интересными и по возможности бесконечными. Так мы придумали книжный сериал про сэра Макса, жанр которого определить невозможно. Что это? Фантастика, детектив, фэнтези, мистика? И важно было, чтобы сериал состоял из большого числа законченных историй, то есть чтобы читатель мог начать с любого места и более или менее сразу врубиться в происходящее.
Игорь меня долго уламывал все это писать — мне было лень. При этом голова уже лопалась от огромного количества нереализованных идей. И только когда я поняла, каким будет финал приключений Макса в идиллическом мире Ехо, у меня появился стимул начать писать. Рассказывать я всегда любила: в детстве с друзьями часто забирались на чердак и пугали друг друга, на ходу сочиняя страшные истории. Мне кажется, это была отличная литературная школа.
То есть на самом деле все началось в глубоком детстве?
Моим родителям со мной не повезло. Я человек упрямый и неразумный. Мне всегда было приятно сделать что-то иррациональное назло окружающим, после того как был предложен рациональный вариант. К счастью, у меня была очень простая семья и очень простая школа. Поэтому мне регулярно велели совершать всякие глупости, а я делала все наоборот. И в итоге добилась успеха. Потому что шла правильным путем, не занимаясь ерундой. Например, что могло быть разумнее, чем выбор стези альтернативного художника на исходе советской власти? Это был вполне рациональный поступок, хотя моих родственников он приводил в ужас. Делать карьеру было глупо — все равно все карьеры в 91−м году рухнули. Зарабатывать непрерывный стаж ради пенсии, как показал печальный опыт наших родителей, тоже было совершенно бессмысленно. А я рисовала картины, наслаждалась иллюзией деятельности «против советской власти», находилась на гребне волны и заодно развивала мелкую моторику.
А еще вы много фотографируете. Это тоже тренировка мелкой моторики?
Когда мне было десять лет, мой отец стал участником какой-то праздничной лотереи, которая причудливым образом распределяла подарки между ветеранами Великой Отечественной войны. Папа выиграл фотоаппарат «Вилия», который достался мне, сразу став любимой игрушкой на долгие годы. Потом, когда «Вилия» умерла от старости и скверного обращения, друг отдал мне свой «Зенит», и жизнь стала еще прекрасней. Потом сломался и «Зенит», а денег, чтобы купить новую камеру, не было и не предвиделось, так что мне пришлось заняться другими делами, хотя умерший во мне фотограф-недоучка, конечно, время от времени выл по ночам и бряцал призрачными цепями. Поэтому, когда появилась возможность его воскресить, пришлось это сделать — чем он, бедняга, хуже увешанных камерами миллионов трудящихся?
На самом деле меня очень радует повальное увлечение фотографией, ведь это дополнительная возможность формирования невербальных высказываний. Содержательных людей гораздо больше, чем одаренных талантом или хотя бы должным образом обученных работать со словом. Некоторые прекрасно решают проблему, становясь художниками или музыкантами, но для подавляющего большинства эти способы высказывания еще менее доступны, чем навыки обращения с устной и письменной речью. Очень распространенная ситуация: человеку есть что сказать, а соответствующим инструментарием он не владеет.
Но вы-то владеете и вербальным, и невербальным инструментарием. Кстати о вербальном. Вас сразу согласились издавать?
Первую книгу про сэра Макса издали по блату. В 1994 году у нас была персональная выставка в Русском музее. На нее пришел Вадим Назаров, тогда — главный редактор издательства «Северо-Запад». Мы познакомились, и он сразу сказал, что, если вдруг мы захотим сочинить роман о своих пластилиновых мирах, он издаст эту книгу. Через два года, когда уже был написан «Чужак» Макса Фрая, мы вспомнили о нем и позвонили.
В то время Вадим уже был главным редактором издательства «Азбука». Они решили выпустить книгу, но особенно в ее успех не верили: считали, что она слишком «интеллигентская». Тогда в моде было так называемое славянское фэнтези, а мы подсунули издательству какую-то космополитическую чухню. Меня «обнадежили», что года за два как-нибудь удастся продать тысяч десять экземпляров; надо понимать, что в 1996 году десять тысяч — это было очень мало. Поэтому, когда тираж разошелся за первые месяцы, все очень удивились.
В самом начале 2000−х писали, что Макс Фрай — первый отечественный писатель для офисных работников.
Это дико смешно, потому что офисные работники все очень разные. Журналисты, собственно, тоже офисные работники. Бухгалтеры — тоже. И программисты. Даже курьеры превращаются в офисных работников, когда их раз в неделю пускают за хорошее поведение посидеть за офисным компьютером. У нас полстраны — офисные работники. И что, Макс Фрай им всем необходим? И автоматически становится не нужен при смене работы? Писатель существует не для какой-то определенной целевой аудитории. Он — просто для некоторых людей.
Три страны
Как получилось, что из Москвы вы решили уехать в Литву?
Начать надо с того, что родом я не из Москвы. Строго говоря, я вообще гражданка Украины. Жить в Москве необходимо было сперва ради так называемой художественной карьеры, потом ради высоких столичных заработков. Как только практическая необходимость отпала, мы тут же принялись думать о переезде в более-менее благоустроенное «куда-нибудь». Вильнюс — красивый и гармоничный город, по улицам которого можно годами с удовольствием ходить за хлебом, чувствуя себя восхищенным туристом. Для города это уникальное качество. И при всей моей ненависти к бумажной канители и тотальной беспомощности в такого рода делах получить вид на жительство в совершенно чужой стране Литве оказалось много проще, чем зарегистрироваться в собственной московской квартире. И почему-то мне кажется, что это мое наблюдение никого не удивит.
Вы провели детство в Германии, часто бывали в Европе с выставками. Это повлияло на выбор места жительства?
Вы так подробно расспрашиваете меня о переезде, словно бы я подвиг какой совершила. Мне-то кажется, нет ничего более естественного для человека, чем время от времени куда-нибудь переезжать. Самое трудное тут — упаковать и перевезти вещи, а вовсе не сформулировать для себя какое-то особое отношение к Европе, России, Украине или, не знаю, Новой Зеландии.
Мне действительно повезло, что часть моего детства прошла в Германии, а часть в Одессе: регулярные переезды приучают к мысли, что нет никакой абстрактной «родины», а есть «место жительства», всегда очень конкретное, со своими достоинствами и недостатками. Единственное, что по-настоящему важно, — иметь возможность самостоятельно его выбирать. Я ощущаю себя не «европейским человеком», не «русским» и тем более не «бывшим советским», а обитателем небольшой, в сущности, планеты Земля, которая — да, действительно родина, за ее пределами мне, пожалуй, будет не по себе, по крайней мере в первое время. И в связи с этим меня печалит лишь невозможность прожить по несколько лет во всех странах и городах мира: слишком мало времени отпущено человеку — всего не успеть.
Четыре чашечки кофе
Судя по вашим книгам, у вас какая-то мистическая связь с кофе. Для вас это действительно больше, чем просто жидкость?
Связь с кофе у меня все-таки не мистическая, а химическая. Кофеин оказывает на мой организм приятное и полезное воздействие. А если знать некоторые простые секреты — например, тот факт, что свежесмолотые зерна кардамона служат своего рода противоядием, делают кофе безопасным, а, скажем, сухие розовые бутоны смягчают его вкус и нейтрализуют горечь, — результат будет и вовсе прекрасным.
А если от кофе перейти к сигаретам: самокрутки с вишневым табаком стали уже частью вашего публичного образа…
Если честно, меньше всего на свете меня беспокоит создание собственного «публичного образа». Гораздо больше меня тревожит низкое качество и отвратительный запах сигарет, поступающих в широкую продажу. Поскольку курение для меня удовольствие, а не регулярный прием наркотика, приходится таскать за собой вишневый табак, бумажные гильзы и специальную машинку. Уверяю вас, если бы нашелся производитель, способный делать сигареты аналогичного качества, от моего «публичного образа» камня на камне не осталось бы.
Внимание к еде в ваших книгах наводит на мысль, что вы гурман. Это так?
Внимание к еде — просто следствие знания о том, как живут люди, которые большую часть времени проводят на работе, да еще и в условиях постоянного стресса. Они действительно все время жуют, при любой возможности убегают с работы в кабак, а вовремя поданное к чаю печенье может чудесным образом переломить ход самого непростого совещания. Что касается меня, то мне действительно не совсем безразлично, что именно попадает в мое собственное тело и становится топливом, необходимым для работы этого сложного механизма. Я стараюсь по мере возможности не запихивать в себя всякую дрянь. Если это и есть гурманство, то я, вероятно, гурман.
Много букв
Есть мнение, что в интернете собираются графоманы и захламляют пространство второсортными текстами. А вы именно там ищете авторов для сборников «ФРАМ»…
Есть простое правило: когда предложение начинается со слов «есть мнение», далее обычно следует какая-нибудь феерическая глупость. Как только в Рунете появился первый текст, претендующий на художественность, в тот же день, будьте уверены, начались эти разговоры. Нужно понимать, что интернет сегодня — это лишь способ опубликовать текст. Абсурдно было бы утверждать, будто все тексты, напечатанные гарнитурой Times, второсортны по сравнению с теми, что напечатаны гарнитурой Arial. Разговоры о низком качестве интернет-публикаций — из той же серии. Понятно, что в Сети размещено очень много скверных, неинтересных текстов, — с этим никто и не спорит. Но скверной литературы вообще довольно много. И немалая ее часть написана по-русски. Означает ли это, что все тексты на русском плохи? Сомневаюсь.
То, что я делаю, — это некоторое восстановление справедливости. В 90−х мне постоянно внушали, что отечественная короткая проза не востребована, что ее невыгодно издавать и никому она не нужна. При этом для меня было очевидно, что, к примеру, в больших городах, где люди каждый день ездят на работу в транспорте, есть потребность в коротких рассказах. За одну поездку можно прочитать две-три истории — очень удобно!
Так значит, вы за справедливость?
Если я продолжу рассказывать о себе, то через несколько минут выяснится, что я практически народный герой (смеется). При этом я эгоист и мизантроп. Я отдаю себе отчет, что делаю крайне мало и только то, что мне нравится. Я отлично устроилась: читаю хорошие тексты, я несколько раз в год собираю сборник и отправляю его в издательство. В результате все счастливы: авторы, читатели, издатели.
А что, вашим авторам так важно быть опубликованными?
Автор должен быть заинтересован в том, чтобы книга вышла. Не ради своих собственных амбиций, нет. Но когда он высказывается, то, по идее, должен быть уверен, что это чрезвычайно важное высказывание. И у него есть выбор: сказать это тихо у себя дома в чуланчике либо выйти на людную площадь. Ты хочешь, чтобы тебя услышали? Тогда разумнее выйти на площадь.
Говорят, площади остались в 90−х. Сейчас приходится довольствоваться клубами.
Имеете в виду безумные тиражи и ажиотаж вокруг только-только появлявшейся переводной и отечественной фантастики? И те деньги, которые крутились в издательском мире? 90−е были пикником дикого капитализма. Зарабатывать как можно больше денег, ни о чем больше толком не заботясь — для нашего поколения это был своего рода праздник непослушания: наконец-то можно стать проклятым капиталистом назло советской власти! У одной моей подруги подрастает сын, и она, понятно, запрещает ему пить водку в больших количествах. Он резонно замечает: «Мама, но ведь ты сама рассказывала мне, как отрывалась в молодости!» А она ему: «Ты ничего не понимаешь, мы пили не просто так, а против советской власти». Так вот, в 90−е годы мы
зарабатывали деньги «против советской власти». Нам так долго зудели, что деньги — это плохо, что мы не могли ими не заинтересоваться. Я-то, правда, не сказать чтобы так уж неистово зарабатывала деньги в то время, так что история «капитализма всем назло» не совсем про меня, но про мое поколение нынешних сорокалетних — точно.
Много работы
А говорят, вы политикой занимались.
Это не совсем так. Пару раз зарабатывала деньги на предвыборных кампаниях в команде Марата Гельмана.
В качестве креативщика?
Нет, я в жизни не написала ни одного рекламного слогана. Я всегда работала в качестве кризисного менеджера: следила за тем, чтобы люди вовремя получали зарплату и хорошо выполняли свою работу. Чтобы определенный ее объем был сделан в срок, клиент своевременно получил по всей форме составленный отчет и понял, что его деньги потрачены по назначению. Я очень крутой начальник, но именно кризисный. Я тиран и дипломат в одном лице. В ситуациях цейтнота эти мои качества оказывались очень кстати. В спокойные времена мне на подобной работе делать нечего.
Работа на предвыборной кампании имеет одно серьезное преимущество: это всегда ненадолго, поэтому можно стиснуть зубы и как-то перетерпеть необходимость ежедневно ездить в офис и заниматься там всякой ерундой. К собственно политтехнологиям я не имею никакого отношения. Что же касается менеджмента, он осточертел мне до такой степени, что, честно говоря, лучше уж в таксисты — здоровье дороже!
В общем, ядерное сочетание — кризис-менеджер и писатель.
Да нет. Тут все логично. И работа над книгами, и управление коллективом требует одного — энергии. Вопрос только в том, что больше нравится. Я ленива, поэтому мне гораздо приятнее писать книги, нежели по 12 часов в сутки налаживать производственный процесс в офисе. Но тогда нужны были деньги — и я работала.
Люди, которые, как вы, заявляют, что ленивы, как правило, оказываются трудоголиками.
Мне кажется, я просто очень честный лентяй, который при этом довольно много успевает в перерывах между приступами лени: я все делаю очень быстро. Все зависит от того, что мы вкладываем в слово «трудоголик». Я стараюсь делать только ту работу, которая доставляет мне удовольствие. И когда это удовольствие особенно велико, можно и вправду работать сутки напролет, не замечая, как бежит время. Но правильно ли называть «трудоголиком» человека, способного подолгу испытывать удовольствие? Сомневаюсь.
Бесконечность
И напоследок: вы чувствуете себя известным писателем?
Расскажу по этому случаю одну историю. Как-то раз в начале двухтысячных я возвращалась домой на метро. Весь день бегала, устала, а тут московский час пик — можете представить! При этом на плече у меня тяжеленная сумка. И вот захожу я в вагон — все сидения заняты. Как-то устраиваюсь, цепляюсь за поручень и вижу: сидят в ряд шесть человек — и все читают книжки Макса Фрая. Увлеченно, не поднимая головы, не обращая на меня никакого внимания. И ни одна зараза не уступает места великому автору! Более комичную ситуацию трудно вообразить. С тех пор я с большим удовольствием всем говорю, что знаю цену славе. Я ее правда знаю. Она, прямо скажем, невелика.
